"ВРЕМЯ НЕ ВЛАСТНО"
Н.С.СЕМЕНОВ

      ВРЕМЯ НЕ ВЛАСТНО

 

1

Дорога, ведущая на Берлин, забита войсками. Все неудержимо рвутся в столицу фашистской Германии. Позиции и рубежи вражеской обороны трещат по всем швам. Если фашистам где-либо и удается зацепиться, создать оборонительный заслон, то их немедленно об­ходят слева и справа. Вид у каждого красноармейца, командира хотя и усталый, но бодрый, веселый, словно все спешат на небывалое торжество. Да, все спешат к великому торжеству окончательной победы над гит­леризмом!

По мере приближения к пригородам Берлина все больше стало появляться страшно изможденных, оброс­ших людей в черных или зеленых куртках, помеченных номерами. Это были насильно угнанные в Германию со­ветские, польские, чехословацкие, югославские, фран­цузские граждане, обретшие наконец свободу. Многие подходили к танкистам и пехотинцам, со слезами ра­дости обнимали их, на разных языках благодарили своих освободителей.

В ночь на двадцать второе апреля танкисты Героя Советского Союза Ашота Асрияна, Федора Кичигина, Евгения Тихомирова, Василия Махнача, Ивана Соколо­ва, Ивана Демидова и других офицеров с боями ворва­лись в пригород Берлина Обершпрее.

Зарево от многочисленных пожаров, полыхавших в Берлине, вспышки артиллерийских выстрелов и сотни расчерчивающих темное небо ракет хорошо освещали впереди то, что давно уже отложилось в сознании бой­цов как логово фашистского зверя. Огненная дуга мерт­вой хваткой сжимала столицу гитлеровской Германии. И вспомнилось каждому ветерану бригады, как в октяб­ре сорок первого года вот такая же, но только враже­ская, огненная дуга угрожающе сокращалась, опаляя пригороды и даже окраины Ленинграда. В ту тяжелую пору насмерть стояли защитники города и верили, что придет время, настанет час — и будут, обязательно бу­дут они в Берлине.

И вот этот час приближался.

Неудержимо продвигаясь вперед, железным шагом шла бригада к реке Шпрее. Майор Урсов, капитан Чаадаев и старший лейтенант Крылов с группой раз­ведчиков, действовавшие вместе с передовыми стрелко­выми подразделениями, поспешили к мосту, чтобы про­скочить через него на западный берег. Однако мост фа­шисты успели взорвать. На восточный берег обру­шился шквал артиллерийского и автоматно-пулеметно­го огня.

Командир бригады приказал полкам закрепиться на достигнутых рубежах. Лихорадочно закрутился меха­низм согласований, уточнений, запросов, подтягивания отставших боевых подразделений и тылов.

Образовавшуюся короткую передышку многие коман­диры и политработники использовали для подведения итогов боев за Мюнхеберг. На совещании офицерского состава 106-го полка подполковник Ермоленко, завер­шая разговор, сказал:

— На улицах Мюнхеберга мы встретили немало баррикад. В стенах крупных зданий были устроены амбразуры. На балконах многоэтажных домов сидели фаустники. Но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что нас ожидает в Берлине.

Ульян Никитович высказал мнение о необходимости создания штурмовых групп, в которые должны войти танкисты, пехотинцы и саперы.

Сразу же после совещания офицеры штаба при учас­тии командиров стрелковых и самоходных артиллерий­ских подразделений разработали своего рода инструк­цию по характеру действий таких групп. Когда ее доложили командиру бригады, тот собственноручно доба­вил несколько строк, предписывающих включение в штурмовые группы подразделений ранцевых огнеметов для выкуривания из подвалов фаустников.

Саперы приступили к наведению моста через Шпрее. Несмотря на то, что самоходчики майора Хорольского прикрывали их работу, прямой наводкой расстреливая огневые средства врага, потери мостовики несли большие.

Дело шло уже к завершению, когда по району строительства моста противник сделал новый мощный артналет.

— Всем — в укрытия! — скомандовал Юрий Хорольский, но сам с выполнением собственной команды замешкался. Снаряд упал в нескольких метрах от не­го. Майор упал, попробовал подняться, но не получи­лось — нога бездействовала совершенно. Лежа на зем­ле, он несколько минут продолжал командовать бата­реями, но голос его стал слабеть, и он потерял сознание.                     (На следующий день майор Лодвиков навес­тил его в госпитале и узнал, что Юрию Петровичу ам­путировали правую ногу. Чем мог танкист утешить сво­его друга артиллериста, ставшего калекой в самом конце войны!.. «Главное — живой остался»,— только и сказал он ему, покидая палату. Впрочем, сказал не столь уж пустые слова.)

Оборону противника в районе Кепеника прорвать с первой попытки не удалось. Только через сутки, двад­цать третьего апреля, после артналета стрелковые под­разделения начали переправу через Шпрее. Танки под­держивали их атаку огнем.

— А что, Петр Нестерович, не подняться ли кому-нибудь вон на ту верхотуру,— обращаясь к своему замполиту, сказал Ермоленко, стоявший около своего танка, и махнул рукой в сторону остроконечной кирхи, высившейся метрах в трехстах.— Можно было бы осмотреть все мосты через Шпрее и Даме. Только,— добавил он неуверенно,— сидят там, должно, фаустники...

— Разрешите, товарищ подполковник, дам по коло­кольне парой осколочных,— предложил командир тан­ка Демидов.

— Погоди, погоди,— вдруг насторожился Ермолен­ко.— Слышите, стрельба там какая-то? А вон две фи­гуры вниз полетели. Кто же кого скидывает с коло­кольни?.. Наверняка смельчаки Юренкова работают.— «Смельчаками Юренкова» он называл бригадных раз­ведчиков.

Не ошибся командир 106-го полка: это действитель­но были они, разведчики майора Урсова. Занимаясь вместе с саперами поисками уцелевших мостов и мест для переправы танков, они, как чуть позже и подпол­ковник Ермоленко, соблазнились возможностью взо­браться на верх костела и оттуда визуально найти то, что искали, рыская по берегам рек Шпрее и Даме.

Оставив бронетранспортер в укрытии и отодвинув самоходку лейтенанта Иванова метров на сто — сто пятьдесят, командир разведвзвода Василий Крылов с группой бойцов под огнем противника перебежал не­широкую площадь и оказался возле кирхи. Никаких признаков того, что в нем кто-нибудь укрылся, не бы­ло. Два разведчика устремились по лестнице вверх, а через несколько минут где-то в районе второго пролета раздались автоматные выстрелы и взрывы гранат. Кры­лов с двумя другими разведчиками бросились туда по лестнице и на площадке, откуда начинался второй про­лет, наткнулись на тела наших убитых бойцов.

— Передай Иванову, пусть даст несколько снарядов по колокольне! — крикнул Крылов сержанту Николаю Хмелеву.— Осколочными!

Расчет самоходной установки не заставил себя дол­го ждать. Двух немецких солдат, после трех выпущен­ных Ивановым снарядов, полетевших на землю, и        заме­тил Ермоленко. Старший лейтенант Крылов швырнул на третью лестничную площадку гранату. Оттуда до­неслись стоны, и по лестнице, громыхая сапогами и автоматами, покатились еще два вражеских солдата. Крылов и его помощники взбежали на третью площад­ку и увидели на ней шесть трупов. «Хорошо сработали самоходчики!» — мысленно похвалил офицер-разведчик.

Отсюда, с третьей площадки, через окно с наполо­вину осыпавшимися цветными стеклами, хорошо про­сматривались многочисленные излучины рек с моста­ми— взорванными и кое-где еще сохранившимися. По­ка Крылов изучал панораму, разведчики поднялись еще выше и там, на чердаке кирхи, завязали бон с несколькими фаустниками. Те, дожидаясь, когда по­дойдут советские танки, вели из автоматов огонь по стрелкам, форсировавшим в это время Шпрее. После короткой схватки двое уцелевших, но, видимо, обезу­мевших гитлеровцев с криками: «Хайль Гитлер!» бро­сились вниз. Один разбился, а другой зацепился за крест на черепичном козырьке у входа в святое заве­дение и, извиваясь, словно уж на вилах, долго издавал дикие вопли, пока его не сняли танкисты.

У входа в кирху разгоряченного необычным боем Крылова встретил Мосяйкин.

— Ты что же, Вася, выкидываешь фрицев, как щен­ков? — смеясь, спросил он разведчика.

— Э-э, нет, комсорг, я не изувер какой-нибудь, а воин самой гуманной в мире армии рабочих и кресть­ян,— поблескивая белками глаз, весело отозвался Кры­лов.— Падала уже мертвечина, да два фанатика — са­мые, видать, что ни на есть головорезы. По личной инициативе сиганули.

— Какие там головорезы,— махнул рукой Мосяй­кин,— Висел на кресте своего бога и благим матом кричал: «Гитлер капут!»

— Зато наверху перед прыжком оба провозгласили: «Хайль Гитлер!»

Всего в кирхе было уничтожено двадцать шесть гитлеровцев, захвачено четыре пулемета и несколько десятков фаустпатронов.

 

2

 

Взаимодействовавшие с бригадой стрелковые полки овладели небольшим плацдармом на западном берегу Шпрее в районе Кепеника, затем расширили его. Близко к полудню двадцать четвертого апреля на паромах пе­реправились танки Юренкова. Не задерживаясь, они затем с ходу проскочили по уцелевшим мостам через реку Даме.

106-й танковый полк совместно со стрелковым пре­одолел Тельтов-канал и завязал бой на его западном берегу. С наступлением темноты, очистив от     противни­ка перекресток двух улиц — Баумшуленштрассе и Кепеникерштрассе, танкисты и пехотинцы вышли к улице Баумшуленвег и здесь остановились. Близко немцев обнаружено не было, и командир полка приказал за­крепиться на достигнутом рубеже, установив танки за постройками в готовности открыть огонь вдоль улицы и двух узких переулков, пересекающих ее под прямым углом.

Машины рассредоточили, замаскировали, организо­вали усиленное охранение. В одном из двухэтажных до­мов облюбовали просторный чистый подвал, и часть бойцов получила возможность малость вздремнуть. Ка­питан Антонов и старший лейтенант Мосяйкин провели короткое партийно-комсомольское собрание по приему в партию и комсомол отличившихся в течение минув­шего дня бойцов. После собрания заместитель коман­дира полка майор Лукин присел на траву рядом с           за­думавшимся о чем-то комсоргом.

— Небось, родной Ярославль вспомнил, Володя? — спросил Петр Нестерович.

— Вспомнить, товарищ майор, можно только то, что забыл,— ответил Мосяйкин.— А я свой Ярославль и всех, кого в нем оставил, никогда не забываю. Вот здесь они у меня,— показал он на левую сторону груди.— А вот чего не помню, так это... только вы не смейтесь, товарищ майор... Молодости своей не помню!

— Ишь ты,— крутнул головой замполит.— Ты ведь и сейчас молодой. Сколько тебе?

— В декабре исполнится двадцать один.

— Стало быть, двадцать...

— Знаю, что был когда-то комсомольским секрета­рем в средней школе, зубрили тангенсы-котангенсы, бурные собрания проводили. Потом на фронт ушел. Но знаю это как о другом человеке. Все война перечеркну­ла, затоптала, исковеркала...

— Ты это брось,— рассердился Лукин.— Негоже комсоргу вести такие речи.

— А я только с вами поделился,— поспешно сказал Мосяйкин.— Я ведь понимаю, отчего такая «забывчи­вость»: все, что происходило с нами до войны, кажется таким давним, что утратило очертания реальности.

— Реальность была, есть и будет,— веско заявил майор, поднимаясь с земли. Быстро встал и Мосяйкин.— Причем будет после войны реальность такая замеча­тельная, какая нам с тобой и во сне не являлась.

В эту минуту в глубине двора, у железной калитки которого они сидели, затрещали автоматные очереди.

— А пока, комсорг, вот такая наша реальность,— сухо бросил замполит и побежал на выстрелы.

Ничего драматического не произошло. Немецкие сол­даты, хорошо зная расположение улиц и домов этой части Берлина, попытались в ночной темноте прибли­зиться к советским танкам и ударить по ним фауст­патронами. Но танкисты и стрелки, находившиеся в охранении, вовремя обнаружили фаустников и отогна­ли их.

С рассветом двадцать пятого апреля 106-й полк сде­лал новый бросок вперед и к семи утра вышел к каналу Ландвер, восточнее Бранауерштрассе, в район маши­ностроительного завода «Цельнер». К мосту направи­лась действовавшая в штурмовой группе рота старше­го лейтенанта Григория Шкуро. Направляющей машине проскочить его с ходу не удалось — была подбита. Ко­мандир взвода лейтенант Гавриил Пономаренко и навод­чик орудия старший сержант Дмитрий Виноградов по­гибли. Поскольку механик-водитель техник-лейтенант Иван Бирюков вел танк по правой стороне моста, а не по центру, на что рассчитывали гитлеровцы, то пробки не создалось. Шедшие позади боевые машины Федора Кичигина, Алексея Ковтуна и другие беспрепятственно проскочили канал и завязали бой со штурмовыми ору­диями, фаустниками и пулеметными расчетами, кото­рые вели огонь по нашим танкам и стрелковым подраз­делениям из-за баррикад и через проломы зданий и с близкой дистанции. Каждый танкист внес свою боевую лепту в расчистку ближайших подступов к мосту на за­падном берегу канала. Один только парторг роты Кичигин в первые минуты боя уничтожил три огневые точ­ки и несколько фаустников.

Ломая отчаянное противоборство гитлеровцев, тан­ки штурмовой группы, а затем и других подразделений полка медленно, но неудержимо продвигались вперед, освобождая квартал за кварталом. Особую опасность для них представляли солдаты, вооруженные фаустпат­ронами. В каждом доме — подвалы, а в               многоэтаж­ном — десятки балконов. Сделав с балкона или из под­вала один-два выстрела, фаустники тут же перебегали на другую, столь же удобную для них позицию. Углы же подъема и наклона танковой пушки не всегда позво­ляли поразить противника, находившегося на верхних этажах домов и в подвальных помещениях.

В боевые порядки атакующего полка приехали комб­риг и начальник политотдела. Полковник Юренков, потребовав более четкого взаимодействия танков и стрелковых подразделений, приказал для истребления фаустников подключить оставшихся без машин танкис­тов, взвод управления и часть бойцов из роты техниче­ского обеспечения и хозяйственного взвода.

Бронетранспортер, на котором находились лейтенант Семин (его танк вышел из строя еще в боях за Мюнхеберг), Владимир Мосяйкин и группа автоматчиков, проскочил мост через канал Ландвер вслед за штурмо­вой группой. Проехав метров триста вперед за продви­нувшейся ротой Шкуро, машина остановилась, и все спрыгнули на землю.

Мосяйкин со старшиной Татарниковым, автоматчи­ками Гончаровым, Толстухиным и другими бойцами исчезли в развалинах одного из ближайших зданий, а Семин с командиром отделения, легким, подвижным, гибким, как лозинка, сержантом Григорьевым и авто­матчиками Котовым, Земляковым и Кочетковым пере­бежками пересекли густо прошиваемую струями пуль улицу и уже намеревались двинуться вперед по тротуа­ру, но совсем близкий взрыв позади заставил их неволь­но обернуться. Бронетранспортер, на котором они толь­ко что приехали, горел, рядом, прямо на мостовой, ле­жал, широко раскинув руки, его водитель красноармеец Федор Новиков.

Николай Семин понял, что стреляли по машине из подвала дома, около которого они сейчас на мгновение задержались.

— За мной! — крикнул лейтенант и первым бросил­ся во двор.

Сюда же выбежали, только из внутреннего подъезда дома, и трое фаустников. Бойцы швырнули по гранате, Семин дал длинную очередь из автомата, и с гитлеровцами было покончено.

В дальнейшем группа лейтенанта Семина, перебегая от дома к дому, выкурила из подвалов и подвальчиков еще несколько гитлеровских солдат, вооруженных фа­устпатронами. А потом на середине одной из улиц уви­дели стоявший ИС. Из открытого башенного люка струился жидкий дымок. Позади три или четыре танка с места вели огонь по балконам.

— Танк подбит,— сказал лейтенант.— Надо спасать его и экипаж.

Группа бросилась к дымившемуся ИС, но путь ей преградили очереди из крупнокалиберного пулемета. Едва успели забежать в парадный подъезд пятиэтаж­ного дома, как его угол, рядом с подъездом, сверкнув молниеподобной вспышкой, медленно отделился от ос­новной части здания и с тяжелым грохотом, подняв ту­чу пыли, рухнул на мостовую. Григорьев успел заме­тить лежавшего во дворе танкиста. Подбежали к нему. Это был заряжающий подбитого танка, молоденький младший сержант. Он попытался подняться, по его за­тылку стекала кровь, заливая воротник и левое плечо.

— Что с экипажем?—спросил Семин.

— Кажется, все погибли...

— В голову ранен?

— В голову. Фашист прикладом...

— Странно,— молвил лейтенант.— Стрелять, что ли, нечем было?

— Похоже, остались без патронов.

— Кто «остались?»

— Да фашисты же. Я видел одного, но в подвале их несколько человек.

— А зачем пошел в подвал?

— Из него подбили наш танк. Вот я и...

— Вот ты и ринулся с одним пистолетиком! Дурья твоя голова...

Прибежал с санитарами врач полка Андрей Урда. Одному из своих помощников он поручил оказать по­мощь раненому заряжающему, а с остальными напра­вился к пострадавшему ИС — может, кто еще живой в нем остался.

Лейтенант приказал трем автоматчикам прочесать все этажи дома, а сам с сержантом Григорьевым спус­тился в подвал. Перед их взором открылась картина, смысла которой они в первую минуту не поняли. Около десятка гитлеровцев (некоторые из них в цивильных пиджаках, а кое-кто в нательном белье) спешно прята­ли что-то в куче угольных брикетов. Оказывается, за­рывали оружие и военное обмундирование, чтобы уда­литься затем под видом гражданских лиц. Да вот не успели.

Тут же в Семина и Григорьева полетели брикеты — видно, и в самом деле без патронов фашисты остались. В эту минуту, проверив этажи, к лейтенанту и          сержан­ту присоединились автоматчики. Двух вражеских сол­дат тут же уложили короткой очередью, остальные, подняв руки, сбились в темный угол.

Не успели наши ребята вывести пленных на свет божий, как послышался знакомый голос:

— Товарищ лейтенант! Помогать надо, нашего ком­сорга по голове  мало-мало не убит!

Это, размахивая автоматом, бежал по подвалу воз­бужденный сержант Салихбеков.

— Ну чего ты расшумелся, Мавлян! — недовольно проворчал поспешавший за ним лейтенант Мосяйкин. Держа в правой руке пистолет, а левой касаясь окро­вавленного танкошлема, он подошел к Семину и, пре­дупреждая его вопрос, сказал:

 — Так, пустяковина, кожу царапнуло. Ты вот что, Коля, бери всех, кто тут с то­бой есть, и бежим в соседний подвал, на этой же сто­роне улицы. Там полно гражданских, а среди них — эсэсовцы. Детей на руках держат, сволочи, прикры­ваются.

— Тактика известная,— кивнул Семин.

К счастью, на этот раз не стали гитлеровцы дово­дить до конца свою изуверскую «тактику». Передав де­тей женщинам, они сдались в плен.

Не раз в ходе боев за Берлин сталкивались гвар­дейцы бригады с фактами, когда отчаявшиеся гитлеров­ские вояки, переодевшись в гражданскую одежду,         при­кидывались больными, немыми и глухими, маскирова­лись под древних стариков и старух. Словом, спасались кто как мог. Но перехитрить советских воинов им уда­валось далеко не всегда.

 

3

 

Серьезный узел сопротивления встретили танкисты перед Тюрингерштрассе. Проникнуть на эту улицу можно было только через проезд под железнодорож­ным полотном, который, по докладу разведчика Геор­гия Чаадаева, сильно обстреливался противотанковы­ми орудиями и танками, скрытыми за баррикадой из множества трамвайных вагонов. Вести по ним огонь прямой наводкой мешала железнодорожная насыпь.

Подполковник Ермоленко, уточнив ряд вопросов по взаимодействию со стрелковым полком, приказал сво­ему заму майору Лодвикову, возглавившему штурмо­вую группу:

— На большой скорости проскочишь под полотном и обрушишь огонь на баррикаду. Другого выхода не вижу, Виктор Андреевич. С фаустниками займется лей­тенант Ильин.

Прежде чем пошла группа в свою рискованную ата­ку, парторг Кичигин собрал на минутку коммунистов, напомнил, что именно от них, членов партии, от их лич­ного примера во многом будет зависеть успех боя. А по­том, задержав около себя лейтенанта Демидова, сму­щенно сказал ему:

— Мой танк пойдет первым. Приметам и всяким там предсказаниям я, Ванюша, не верю, но запомни или, лучше, запиши адрес моего отца: село Рыжково, Ми­хайловский район, Курская область, Андрей Иванович Кичигин. В случае чего черкни ему.

— Запишу, конечно,— сказал Демидов, доставая из планшетки потрепанную тетрадь с остатками чистых листов,— только зря это ты затеял. Сам после боя черкнешь.

— Надеюсь,— кивнул Кичигин.— Но бой есть бой, мало ли что...

Атака началась по общему сигналу. Танки стреми­тельно проскочили узкий проезд под железной дорогой и открыли огонь по баррикаде и балконам, с которых стреляли фаустники. Стоял невообразимый грохот от рушившихся стен, стрельбы, взрывов снарядов и гранат. Все вокруг заволокло липким смрадным дымом и ко­потью. Что-то взрывалось, горело, падало...

Впереди остальных танков штурмовой группы с без­заветной храбростью сражался экипаж Федора Кичигина. От метких выстрелов танковой пушки замолкали вражеские орудия, гибли их расчеты, фаустники. Маши­на парторга подскочила вплотную к стоявшим вкривь и вкось трамвайным вагонам, забитым мешками с пес­ком. Позади одного из них горел подожженный Кичигиным «тигр». Однако преодолеть баррикаду не удалось. Танк на секунду остановился, и в это время, высунув голову из узкого подвального окна, ударил по нему уцелевший фаустник. Федор Кичигин пулей выскочил из башенного люка, с силой швырнул в подвал грана­ту и, сраженный автоматной очередью, упал возле гу­сеницы своего подбитого ИС.

Кроме Кичигина, в танке погибли механик-водитель техник-лейтенант Сергей Сергеевич Тюняев и заряжаю­щий Ефим Титович Рыбин. Погиб и автоматчик Васи­лий Федорович Колтунов, который бежал к танку, что­бы помочь экипажу.

Так героически оборвалась жизнь партийного вожа­ка танковой роты и его боевых друзей. Искренне лю­били и уважали Федора Андреевича за его партийную неподкупность и принципиальность, за командирский талант, человечность. Он неоднократно отличался в боях, дрался с врагом, не жалея себя. Подвиги Федора Кичигина были отмечены орденами Красного Знамени и Красной Звезды, несколькими боевыми медалями. За Штурм Берлина парторг и командир посмертно удостоен ордена Отечественной войны 2-й степени. С началом атаки командиры роты автоматчиков лей­тенант Валентин Ильин ворвался со своими бойцами в самое массивное на этом участке здание на левой сто­роне улицы, и началась опасная «охота» на фаустников. Через несколько минут боя ротного ранило, но он, самостоятельно перевязав рану,-продолжал командо­вать людьми. Под натиском пехотинцев гитлеровцы ле­тели с балконов на асфальт, повисали на перилах, кон­чали свое существование в дымных подвалах.

Лейтенант Николай Семин, пробегая мимо одного из домов, случайно увидел на широком балконе бойца из комендантского отделения Николая Григорьевича Юрченко — человека уже пожилого, по внешнему обли­ку смахивающего на Тараса Бульбу, каким рисовали этого гоголевского персонажа в книжках довоенного издания,— разве только усы поскромнее да без трубки. Он грозно держал автомат перед сбившимися к метал­лическим перилам фаустниками, стоявшими с подняты­ми руками.

— Вы почему там застряли? — громко спросил его Семин, рупором приложив ладони ко рту.

— Боюсь, сбигты можуть, товарищ командир! — крикнул сверху Юрченко и недвусмысленно повел ав­томатом.

Лейтенант сразу понял, чем все это может кончить­ся. Он знал, что у Николая Григорьевича на каком-то фронте погибли два сына. Это горе, так скрутило отца, что он не мог хладнокровно видеть фашистских сол­дат — ни раненых, ни пленньих, ни тем более вот таких здоровых, невредимых, только что стрелявших своими фаустпатронами по нашим танкам.

— Немедленно ведите их вниз! — строго прокричал Семин, и Юрченко, стволом автомата указав немцам на дверь, скрылся вслед за ними в квартире.

Когда пленные, все так же, с поднятыми руками, вышли из подъезда, лейтенант спокойно сказал кон­воировавшему их Юрченко:

— Нельзя, Николай Григорьевич, с пленными так...

— Та знаю, знаю. Чи я дурный,— ответил ему боец и присоединил свой «живой трофей» к двигавшейся по мостовой колонне пленных.

Выбив противника с Тюрингерштрассе и растащив танками баррикаду, 106-й полк вместе со стрелковыми подразделениями к восьми часам вечера вышел на пе­рекрестие улиц Германштрассе и Копфштрассе. Здесь была сделана остановка.

Приехал с кухней помпохоз полка капитан Стребный, и тут только почувствовали бойцы и командиры, как они голодны: с утра не было во рту ни крошки. Испытывали свой голод и танки. Перекусив дарами полковой кухни, экипажи сразу же приступили к до­заправке машин горючим, а потом пополнились и бое­припасами.

Появился агитатор полка капитан Сандлер. Он лич­но разнес по экипажам свежие газеты и письма. Вы­глядел агитатор очень усталым, бледным, был непри­вычно молчалив.

— Вы не ранены, товарищ капитан? — участливо поинтересовался кто-то из танкистов.

— Как сказать,— пожав плечами, не сразу ответил Сандлер.— Если хотите — душевно ранен...

И рассказал следующую историю.

На Тюрингерштрассе в грохоте боя капитан разли­чил плач грудного ребенка и тут же заметил в сквере детскую коляску голубого цвета. «Война войной,— по­думал Сандлер,— а жизнь жизнью. Ребенка надо спа­сать!» И бросился к коляске. Не добежал немного, как грохнул фаустпатрон. Коляски как не бывало...

— Вот на что способны фашистские звери! — дал волю чувствам агитатор.— Теперь всю жизнь буду тер­зать себя, что не сумел спасти ребенка.

До рассвета следующего дня полк Ермоленко достиг района парка, примыкавшего к восточной границе аэро­дрома Темпельхоф. К этому времени, форсировав на своем _ участке каналы Ландвер и Тельтов, сюда же вышел действовавший на левом фланге бригады 104-й полк.

Еще ночью полковник Юренков вызвал к своему танку Ермоленко и Цыганова и сказал им:

— Бригаде совместно с гвардейским стрелковым полком из восьмой армии приказано захватить аэро­дром Темпельхоф. По показаниям пленного, если не брешет, конечно, на нем стоят самолеты генерала Креб­са и самого Гитлера. Имейте в виду — на этот аэро­дром скоро будет приземляться наша авиация, поэтому по взлетной площадке не бить. Стрелять лишь по са­молетам, которые будут пытаться взлететь. Детали атаки обмозгуем во время рекогносцировки.

Танки обоих полков рассредоточились по площади приаэродромного парка, и комбриг повел группу офи­церов, в том числе командиров 104-го и 106-го полков, на рекогносцировку местности.

Время рекогносцировки пришлось резко сократить, так как противник начал обстреливать парк, где за­таились танки и пехота. Договорились только о самом неотложном.

— Откуда бьет артиллерия, Николай Николаевич?— спросил комбриг у начальника штаба Назаренко.

— По всей вероятности, с полигона Хансенхайде и со стрельбища. Там разведка засекла немало тяжелых орудий.

— Надо немедленно начинать атаку, иначе от огня пострадают машины и люди,— сказал Юренков и, гля­нув на часы, распорядился:— По местам!

Ранним апрельским утром, еще солнце не пробило дымную оболочку города, танковые взводы лейтенантов Тихомирова и Асрияна с десантами на бортах вышли на лесную полосу, протянувшуюся к границе аэродрома, и устремились к ближайшим ангарам. Атака полу­чилась настолько стремительной, что противник, застиг­нутый врасплох, ничего не сумел предпринять. Первая же зенитная батарея, которую увидели танкисты на восточной окраине аэродрома, не успев произвести ни одного выстрела, была уничтожена. С появлением тан­ков несколько самолетов попытались вырулить на взлет­ную полосу, но тотчас же загорелись от меткого огня гвардейцев.

Видя, что начали вспыхивать и неподвижные само­леты, подполковник Цыганов передал по рации:

— По исправным самолетам, в которых нет экипа­жей, огня не вести!

По мере приближения к ангарам и главному зданию аэродрома сопротивление противника нарастало. Поя­вились его танки, противотанковые орудия и группы фаустников. Однако, несмотря на большую плотность вражеского огня, гвардейцы неудержимо рвались впе­ред, расстреливая все, что попадалось на их пути и ме­шало продвижению. Танковый экипаж Евгения Тихо­мирова подавил огонь двух зенитных батарей, разбил четыре противотанковых орудия, подбил один танк. Именно он вместе с автоматчиками захватил двадцать исправных самолетов и уничтожил несколько десятков солдат и офицеров, пытавшихся не допустить к ним танкистов.

Младший лейтенант Лев Малыгин огнем из своего танка уничтожил несколько самолетов, пытавшихся взлететь, подавил огонь зенитной батареи и расстрелял много живой силы.

Большие потери врагу нанес и танковый взвод Ашо­та Асрияна.

Одновременно с северо-восточной стороны аэродро­ма в атаку пошли и танки 106-го полка. Впереди дейст­вовал взвод лейтенанта Ивана Соколова. Там, где промчался он сам, загорелись два самолета, прекрати­ли стрельбу три орудия. Немалый урон фашистам на­несли Иван Кузнецов, Николай Семин, Александр Але­шин, многие другие танкисты.

Около ста гитлеровцев, не выдержав натиска танков и пехоты, побросали оружие и сдались в плен. Авто­матчики группами уводили их в тыл.

Однако противник, защищавший аэродром, еще долго не прекращал огня,

В один из моментов боя за Темпельхоф около одно­го из танков вдруг послышался отчаянный крик. Под­бежал к остановившейся машине полковой врач и уви­дел корчившегося на земле командира танкового взво­да лейтенанта Льва Цоглина.

— Товарищ лейтенант, что с вами? — спросил его Урда.— Куда вы ранены?

А он все кричит, катается по земле.

Андрей Урда быстро расстегнул ему комбинезон, осмотрел. Вроде бы дел и невредим, ни капли крови. Наконец понял, в чем дело. Подмигнув лейтенанту  Со­колову, тоже остановившемуся здесь, сказал с потеш­ным вздохом:

— И осталось нашему Леве жизни не более трех минут.

Услышав такое, Цоглин вдруг притих, потом, глядя на чему-то улыбающихся Урду и Соколова, молвил со стоном:

— Передайте командованию, что я до последней ми­нуты оставался в строю.

— Передадим, Лева, это ты не сомневайся,— зубо­скалил Иван Соколов.— Передадим ведь, Лев Аро­нович?

— А как же. А тебе лично, Левушка, передаем на память вот этот сувенирчик.— И протянул ему слегка деформированную пулю.

Пуля эта, оказывается, пробила пряжку поясного ремня Цоглина, застряла в ней утолщенной частью и, царапнув тело, болью обожгла живот. Когда боль прошла, Лев и сам от души посмеялся над собой.

Танки приблизились к ангарам и открыли по ним огонь, так как в них копошились гитлеровцы. В не­скольких местах возникли пожары.

Вскоре немцы прекратили сопротивление. Только фаустники все еще пытались бить из подвалов аэрод­ромные сооружений, но и их быстро усмирили.

Заняв аэродром с его ангарами и всеми зданиями, танкисты бригады с пехотой подошли к тюрьме, стояв­шей неподалеку от парка в окружении высокого каменного забора с рядами колючей проволоки и по его верху. Охрану тюрьмы уничтожили ворвавшиеся сюда раньше всех разведчики во главе с майором Урсовым. Из тю­ремных бараков уже валили обессиленные люди. Они обнимали гвардейцев, пытались объяснить, кто из ка кой страны. Невыразимое счастье отразилось на их бледных, изможденных лицах.

Всего из этой тюрьмы было освобождено около трех тысяч заключенных — мужчин и женщин из различных стран Европы.

 

4

 

По приказанию заместителя начальника штаба 106-го полка капитана Смака лейтенант Семин и сер­жант Григорьев на бронетранспортере везли в штаб бригады донесение. Уже стемнело. Миновав один квар­тал, увидели в сквере на Ильденштрассе выстроивший­ся почетный караул и рядом, большую группу, человек тридцать бойцов и командиров. Среди них Семин узнал полковника Жибрика. «Кого-то будут хоронить»,— по­нял лейтенант и велел водителю остановить бронетранс­портер. Вошли с Григорьевым в сквер и услышали сло­ва, произнесенные Иваном Васильевичем:

— Сегодня мы прощаемся с нашими боевыми друзь­ями, отдавшими свои жизни за свободу и независи­мость нашей Родины, за то, чтобы не подняла больше свою голову фашистская нечисть...

И стал начальник политотдела перечислять фами­лии погибших. Содрогнулся Николай Семин, когда ус­лышал имя заряжающего старшего сержанта Демида Малинина.

— Как же так?! — невольно вырвалось у лейтенан­та, словно погибнуть на войне было исключительной редкостью.— Как же так? — повторил он, обращаясь к Петру Григорьевичу.— Ведь мы с Малининым собира­лись вместе домой.

Семин подошел ближе к вырытой могиле. На ее краю лежали тела погибших и среди них он увидел Малинина, наполовину обугленного. Кто-то сказал лей­тенанту вполголоса:

— Сгорел весь экипаж, кроме командира.

В течение полутора лет шли вместе по фронтовым дорогам лейтенант Семин и старший сержант Малинин, два земляка, два боевых танкиста. Дошли до Берлина и вот... Не далее чем вчера получил Демид письмо от жены Анны Демьяновны. Весточка из дома, да еще в минуту, когда не успел остыть боец от только что           от­гремевшего боя, еще живет, дышит им,— какое это счастье! Не удержался, прочитал вслух последние строчки бывшим около него танкистам: «Мы очень ра­ды, что скоро будете штурмовать германскую столицу. С Лизонькой с нетерпением ждем тебя домой. Береги себя, родной...»

Не внял жениному совету Демид Сергеевич, не убе­регся, потому что не о том, чтобы уберечься, думал, а о скорейшей расплате с фашистами за все их мысли­мые и немыслимые злодеяния.

После похорон Семин и его напарник молча шли к своей машине. Импульсивный Григорьев тяжело ды­шал, скрипел зубами. Когда приблизились к бронетран­спортеру, Петр сказал со злой решимостью:

— С этой минуты, товарищ лейтенант, я не знаю немецких слов «хенде хох»!

— Это почему же? — раздался за их спиной голос Ивана Васильевича. Вместе со своим связным он шел к ожидавшей их политотдельской легковушке.

Григорьев, тяжело вздохнув, заговорил:

— Как же это прикажете понимать, товарищ пол­ковник. Окружили фашистов со всех сторон, казалось бы, всем ясно — конец фрицам, а они не сдаются. Та­ких ребят теряем! И это в последние дни, можно ска­зать— в последние часы войны. Ну по какому челове­ческому праву, за какие такие заслуги мы должны брать в плен гитлеровских захватчиков, сохранять им жизнь... Всех их до одного — на тот свет, чтобы и вос­поминаний не осталось!

Молча выслушал Жибрик запальчивую речь Гри­горьева, потом спросил:

— Звать-то тебя как?

— Петром, товарищ полковник.

Взял Иван Васильевич под руку сержанта, стал говорить медленно, с печальной задумчивостью.

— Петя, сын мой... Нет в нашей стране семьи, ко­торой бы не коснулась война, которая не перенесла бы глубокого непоправимого горя. Но это вовсе не значит, что мы, ослепленные чувством необузданной мести, должны теперь уничтожать каждого немца, даже если он в военной одежде. Да, фашисты хотели уничтожить нашу страну, истребить или поработить всех нас, со­ветских людей. Такова природа фашизма. А мы при­шли сюда, как говорится, не по своей воле и не затем, чтобы истреблять и порабощать. Вот поэтому надо со­хранять жизнь тем, кто сдается. Именно — кто сдает­ся! — подчеркнул полковник.— Со временем они пой­мут, насколько были одурачены Гитлером и его ком­панией, и станут строителями новой жизни в Германии.

— Все это так...

— Так, так, Петро, и не иначе. Вы куда направляе­тесь? В штаб бригады?

— Так точно, с донесением,— ответил Семин.

— Тогда держитесь за нами.

Подразделения 104-го танкового полка настойчиво вгрызались в задымленные каменные джунгли герман­ской столицы. Однако на одном из перекрестков улиц фаустники и расчеты противотанковых орудий снова остановили их, и подполковник Цыганов приказал ко­мандиру одной из штурмовых групп старшему лейте­нанту Евгению Тихомирову разыскать командира стрел­кового батальона, действовавшего на участке танкис­тов, и согласовать с ним совместный удар.

Командир батальона находился на своем командно­-наблюдательном пункте в полуподвальном помещении. Рядом с ним были еще два офицера; один из них, развернув на подоконнике карту, что-то чертил на ней огрызком черного карандаша, бросая при этом частые взгляды вдоль заваленной какими-то обломками ули­цы. В дальнем углу помещения Тихомиров заметил стоявшего под охраной автоматчиков эсэсовского офи­цера в черном обмундировании, на груди которого вы­делялась серая, похожая по форме на продолговатое сердечко, металлическая бляха.

— Садись, танкист,— предложил комбат, кивнув на какой-то предмет, похожий на сундук.

— Что это за гусь, товарищ майор? — спросил Ев­гений, присаживаясь.— Не пастор?

— Нет,— сказал комбат, сдвинув брови.— Это го­раздо хуже, нежели пастор. Эсэсовский палач это. На бляхе у него написано: «Зондеркоманд» и изображены луна и свастика. Не из рядовых, солидный чин имеет. А знаешь, чем занимается эта высокопочтенная коман­да? Приводит в исполнение приговоры. И вообще — вешает и расстреливает тех, кто хочет сдаться в плен, покинул свои позиции, бросил оружие. Человек из этой команды имеет право без всякого суда расстрелять любого по малейшему подозрению. Вон, полюбуйся!

Старший лейтенант Тихомиров различил в темном конце подвала висевших с петлями на шеях около де­сяти немецких солдат. Погоны и награды сорваны «с мясом». Крайние двое как будто гражданские, но брю­ки и сапоги на них военные.

— Вот за этим делом и прихватили твоего «пастора». Остальных истребили при перестрелке. Группа была... А ты зачем пришел? Опять остановили?

— Остановили, сволочи. В основном — фаустники. Противотанковых орудий мы не боимся, а вот фауст­ники...

— Ладно, старший лейтенант, иди. Как откроешь огонь из танков, так сразу ударим и мы.

Обговорив все, что надо, Тихомиров ушел.

Дружной согласованной атакой и этот очаг сопро­тивления гитлеровцев был сломлен.

Подразделения 106-го полка, овладев несколькими кварталами, к утру двадцать седьмого апреля вышли по Меккернштрассе к каналу Ландвер и здесь остано­вились, нарвавшись на сильнейшее противодействие противника.

Для выяснения обстановки к месту задержки ата­кующих подъехали заместитель начальника штаба брига­ды по оперативной работе майор Кабанов и коман­дир разведвзвода старший лейтенант Крылов. Попутно они намеревались определить состояние мостов через канал. Однако пробраться к ближайшему стрелковому подразделению из-за сильного вражеского огня не смо­гли. Тогда офицеры поднялись на третий этаж угло­вого дома и из окна, откуда хорошо просматривался противоположный берег, стали наблюдать за боем. Да, в этом районе противник сопротивлялся с исключи­тельным ожесточением. Конструкции взорванного мос­та через канал лежали в воде. В нескольких метрах от него, на обоих берегах, немцы соорудили завалы из бетона, железа и мешков с песком. Все это прикрыва­лось огнем артиллерийских и танковых орудий. Поло­жение наших стрелков отчаянное: около ста человек лежат за завалом, не имея возможности поднять голо­вы. Отойти назад нельзя, так как площадь за бойцами сильно простреливается артиллерией и пулеметами. На подступах к завалу и дальше, на площади, лежат уби­тые красноармейцы. Много убитых...

Обстановка требовала самых решительных и неот­ложных мер.

— Крылов, у тебя разведчики есть? — спросил Ка­банов.

— Есть, товарищ майор,— ответил Крылов, хотя на самом деле при нем остались лишь сержанты Юсупов и Дмитриев и водитель бронетранспортера. Остальных он отправил на поиски какого-нибудь уцелевшего моста.

— Надо немедленно послать двух человек к пехо­те,— сказал Кабанов,— подсказать командиру, что че­рез канал они могут проскочить по обломкам моста. Сами-то не видят. Иначе их перещелкают всех до еди­ного. А я побегу на рацию, доложу комбригу обстанов­ку и попрошу огонька.

Минут через десять, высекая стальными траками искры из каменной мостовой, почти к самому завалу подошли четыре тяжелых танка и самоходка лейтенан­та Иванова из разведроты стрелкового полка. Остано­вившись, они сразу же открыли интенсивный огонь по противоположному берегу канала. От рушившихся там стен многоэтажных зданий поднялись рыжие облака пыли.

Старший лейтенант Крылов, замазав грязью, чтобы не было заметно, белую повязку на голове (он был ранен еще на Зееловских высотах) и надвинув танко­шлем на уши, с Дмитриевым и Юсуповым стремглав бросились к завалу. Все обошлось благополучно. Прав­да, пули все же зацепили танкошлем и куртку у плеча Крылова.

— Где ваш ротный? — спросил он у бойцов, лежав­ших возле разорванных мешков с песком.

— Ротный и взводный убиты,— хрипло пробасил кто-то.

— Братцы-гвардейцы! Сидите вы тут, как в запад­не, а фашисты-то боятся вас,— прокричал старший лейтенант.— Надо сделать бросок к каналу и по взор­ванным фермам моста проскочить на противоположный берег. Проскочить можно!

В это время где-то позади заговорили «катюши», И через несколько секунд над головами стрелков огневыми струями сверкнули десятки их снарядов. Доба­вили огонька и танки. На противоположном берегу канала поднялся невообразимый грохот.

Поднялся во весь рост Василий Крылов, оглядел лежавших бойцов и снова прокричал:

— А ну, кто из вас коммунисты и комсомольцы? Впере-е-ед! За мно-о-ой!

Он первый вместе со своими разведчиками бросил­ся в мутную воду канала. За ними сразу же кинулись человек тридцать. Затем — еще, еще... За каких-нибудь пять минут около ста человек перебежали на противо­положный берег канала Ландвер.

Крылов, оказавшийся около валявшегося на боку трамвайного вагона, скомандовал:

— Приготовить гранаты!

Засновали на той стороне баррикады эсэсовские офицеры. Были они без головных уборов, в расстегну­тых френчах, на каждом висело по нескольку авто­матов.

— Дурак, один рыжий башка, а надел три автома­та и расстреливает своих,— усмехнулся Юсупов, по­сылая очередь за очередью в скопление гитлеровцев.

Неожиданно перед ним оказался офицер, перемах­нувший через какую-то битую мебель. Все решали секунды. Муллагалей Юсупов молниеносно сорвал с пояса лимонку и ударил ею офицера по голове. Тот беззвучно свалился ему под ноги.

— За мной, гвардейцы! Бей их! — надрывал голос Крылов.

Штурмующие преодолели завал, и завязалась руко­пашная схватка.

— А, шайтаны, получай! Получай! — приговаривал Юсупов, нанося удары налево и направо.

Рослый немец с горящими от ярости глазами лов­ким ударом выбил из рук Муллагалея автомат. Но разведчик не растерялся, сбил гитлеровца с ног и успел выхватить нож. И тут же сержанта окружили три эсэ­совца, Крылов бросился к нему на помощь, на бегу двоих прикончил выстрелами из пистолета, но третий успел прострочить разведчика...

Юсупов, упав спиной на поверженного им гитлеров­ского офицера, еще не затуманенными глазами смотрел на затянутое пороховой гарью и кирпичной пылью не­бо, и его взгляд выражал печальное недоумение. Кры­лов бережно поднял бездыханное тело своего развед­чика и, положив его на дно глубокой воронки, сказал, все еще не веря в случившееся:

— Прощай, Михаил Гаврилович. Ты был храбрым солдатом, спасибо тебе...

В этом рукопашном бою сержант Муллагалей Юсу­пов уничтожил пятерых эсэсовцев. Позже он был по­смертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

Пехотинцы, которых привел на этот берег канала Василий Крылов, овладели небольшим плацдармом и закрепились на нем. Бой не стихал.

Через полчаса к ним подъехали комбриг Юренков и начальник политотдела Жибрик. Комбриг был явно не в духе. Сразу позвал к себе старшего лейтенанта Крылова. Тот начал было докладывать, но Юренков перебил его:

— Ты бы лучше разведывал мосты, чем водить в атаку пехоту.

Командир бригады разведчиков оберегал, и если они рисковали, самовольно занимаясь «не своим» де­лом, то нередко и наказывал. Не исключено, что так же он поступил бы и сейчас, если бы не прибежавший сержант Орел. Видя, что перед комбригом навытяжку стоит его командир, и догадываясь в чем дело, он сма­хнул со лба пот и, бесцеремонно перебив Юренкова, доложил ему:

— Товарищ полковник, найден уцелевший мост че­рез канал. Там пехота ведет с фашистами бой.

И вот уже штурмовой отряд двинулся вправо, вдоль набережной канала Ландвер. Впереди на максималь­ной скорости мчался танк лейтенанта Ивана Соколова. Трудный это был путь. Слева — канал, справа — дома. Улица загромождена разбитыми автомашинами, повоз­ками, перевернутыми трамвайными вагонами, усыпана вражескими трупами. Соколов передал механику-водителю Федору Винникову:

— С разгону на большой скорости сметай все, что мешает движению!

— Понял, командир,— отозвался тот, подминая под гусеницы какой-то легковой автомобиль.

Справа в угловом доме — орудие! — закричали одновременно наводчик Горьков и Мавлян Салихбеков, временно заменивший раненого заряжающего.

От бронебойного и трех осколочных снарядов не только вражеское орудие, но и половина дома разва­лилась.

Мост через канал Ландвер и на этом участке при­крывала огромная баррикада. Соколов приказал на­водчику открыть по ней огонь, и после нескольких вы­стрелов она осела, однако металлические каркасы и бетонные глыбы еще остались и мешали стрелковым подразделениям продвинуться к мосту.

— Винников, протарань баррикаду и по мосту — на, ту сторону! — распорядился командир взвода.

Тяжелая машина, смяв и раскидав баррикадный хлам, прогремела по мостовому настилу и оказалась перед другой баррикадой. В ту же секунду новая пре­града как бы переломилась в двух местах и в перело­мах обнаружились два тяжелых орудия.

Горьков успел произвести один выстрел, но плес­нуло огнем и одно из вражеских орудий. Сильный удар в лобовую часть потряс танк, оттолкнув его несколько назад.

Раненые командир, наводчик и заряжающий вы­скочили из машины.

— Что с Винниковым? — крикнул Соколов.

— Он тоже ранен,— сообщил Салихбеков.— Я видел.

Подбежали танкисты к переднему люку.

Механик-водитель сидел на своем месте. С большим трудом удалось вытащить его из танка. Перебитые ноги танкиста висели на лоскутах кожи.

К этому времени прорвались сюда другие танки, на одном из них приехал врач полка Урда. Перевязочного материала у него не оказалось — весь израсходовал на том берегу.

— Раненый истекает кровью, быстро снимите на­тельные рубашки! — приказал он.

Когда Винникову перетянули ноги, он на несколько минут пришел в сознание. Встретившись взглядом с Соколовым, чуть слышно произнес:

— Вот, Михалыч, а родителей-то и нет, чтобы от­писать...

Иван Соколов знал, что Винников рос и воспиты­вался в детдоме.

— Ты адрес моей Катюши не потерял? Напиши ей: так, мол, и так, женишка твоего Федьку малость по­царапало, жди от него весточку из госпиталя...

Не дождалась Катюша весточки, которую имел в виду Федор Петрович Винников, получила другую — о том, что умер ее танкист в госпитале от тяжелых ран...

Несколько осколков угодили в шею лейтенанта Со­колова. С лиц Горькова и Салихбекова, тоже постра­давших от кусочков пробитой брони, сочилась кровь.

Убедившись в том, что восстановить машину своими силами не удастся, лейтенант приказал экипажу снять с танка пулеметы и занять позицию за огромным об­ломком железобетонной конструкции. Когда бежали к нему, гитлеровцы ударили по танкистам из автоматов. Лейтенант успел заметить, из каких окон раздавались очереди. Упали за кучу битого кирпича и открыли из танкового пулемета ответную стрельбу. Несколько сна­рядов послали по окнам шедшие позади танки.

— За мной! — крикнул Соколов и побежал к дому, откуда только что выкурили немецких автоматчиков.

В подъезде, на лестничных площадках и на самих лестницах, в квартирах валялись трупы гитлеровских солдат, в том числе фаустников. Ворвались в здание и наши автоматчики. Взрывы гранат, автоматная трес­котня, очереди двух танковых пулеметов раздавались поочередно на всех этажах.

— Товарищ лейтенант, у вас на руке кровь,— за­метил один из автоматчиков, прочесывавший вместе с Соколовым чердак.

— И в самом деле,— удивился танкист, разгляды­вая рану,— ничего, обойдется.

Соколов получил слепое пулевое ранение в руку, но, не придавая этому значения, продолжал бой.

Вскоре здание было очищено от гитлеровцев.

 

5

 

С наступлением вечера к каналу Ландвер подошел и 104-й танковый полк. И та же проблема — как пере­правиться?

— Ждать наводки моста не будем,— заявил Цыга­нов начальнику штаба полка Краснянскому.— Неког­да! Надо срочно искать готовый мост. Исправный. Кого пошлем, Сергей Васильевич?

Не успел Краснянский ответить, как стоявший ря­дом его заместитель майор Котляр шагнул к команди­ру полка и, приложив к каске руку, попросил:

— Поручите мне, товарищ подполковник.

Котляр старался выглядеть бодрым, но усталость выдавала его. Невысокий ростом, он, казалось, стал еще ниже. Осуществляя оперативную работу штаба, он днем и ночью под огнем врага поддерживал связь меж­ду танковыми и стрелковыми подразделениями, согла­совывал их действия, обрабатывал поступающую от командиров рот информацию, готовил сведения об об­становке для докладов в штаб бригады.

Когда в последний раз спали? — спросил коман­дир полка, строго глядя в покрасневшие, запавшие глаза майора.

— Вот возьмем Берлин,— улыбнулся Котляр,— тог­да выспимся. А пойти надо мне. Вы ведь знаете, что я владею немецким, это может пригодиться.

...Совсем стемнело. Однако улицы фронтового Бер­лина в избытке освещались ракетами.

Танк, в котором ехали майор Котляр и лейтенант Тихомиров, медленно двигался вдоль канала. На его броне сидели автоматчики сержанта Петра Григорье­ва. Приблизились к первому мосту. Неожиданно из переулка выбежала пожилая женщина. Размахивая над головой белым платком, она смело остановилась перед танком.

— Вас ист лос? (Что случилось? (нем.)) — спросил выглянувший из люка майор Котляр.

Женщина сообщила, что несколько часов назад не­мецкие саперы что-то делали под мостом — видимо, минировали его. А следующий мост, чуть дальше этого, безопасен, советские солдаты не дали его замини­ровать.

Проверить достоверность информации, которой не­мецкая женщина снабдила танкистов, времени не было. Но учесть надо. Поблагодарив немку, Котляр велел механику-водителю ехать дальше. Вскоре нагнали лег­кий бронетранспортер, на котором находились майор Урсов, старший лейтенант Крылов и сержант Николай Хмелев. Дальше двигались вместе-

Вот и второй мост. Искать командира стрелкового батальона, занимавшего здесь участок, долго не при­шлось. Молодой щеголеватый майор подошел к танку.

— Далеко направились? — звонкоголосо спросил он Котляра.

— Что с мостом? Почему стоите перед ним? — во­просами на вопрос ответил танкист.

— Мост не заминирован, помешали мы фрицам. А вот близко к нему не подпускают. Свирепствуют мино­меты, фаустники, да и пехота. Требуется ваша помощь, товарищи танкисты.

Несколько минут три майора стояли молча.

— Надо ослепить противника,— предложил Котляр.

— Я тоже так думаю,— сказал Урсов.

— Дымовые шашки имеются,— на всякий случай доложил старший лейтенант Тихомиров.

На том и порешили.

Через несколько минут мост заволокло густым се­рым дымом. Гитлеровцы подняли лихорадочную непри­цельную стрельбу. От дополнительных шашек дым стал еще гуще и непроглядней. Доложив командиру полка: «Атакую мост!» и сообщив его координаты, Котляр двинулся на своем танке вперед. За ним, стро­ча из автоматов и крупнокалиберных пулеметов, устре­мились разведчики на бронетранспортере и стрелки звонкоголосого майора. Вот уже мост позади. Атакую­щие ворвались на Бель-Алиянс-платц.

Вскоре сюда подошли танки полка и помогли стрел­ковому батальону покончить с фаустниками и миномет­чиками, охранявшими мост.

Этим же вечером двадцать седьмого апреля коман­дир 106-го полка подполковник Ермоленко, вернувшись от комбрига, собрал офицеров на совещание. Проходи­ло оно в единственной сохранившейся комнате на пер­вом этаже разбитого двухэтажного особняка. Разложив карту на столе с массивными гнутыми ножками, Ульян Никитович долго смотрел на нее, нервно покусывая нижнюю губу. Из-под сбившейся на затылок фуражки свисали густые русые волосы.

— В общем, так,— произнес он, ткнув одновременно указательным и безымянным пальцами правой ру­ки в две точки, где были обозначены рейхстаг и Бель-Алиянс-платц. — До рейхстага осталось не более двух километров. Полагаю, что завтра начнется заключи­тельный штурм центрального района Берлина. — Ермоленко поднял глаза на офицеров и подчеркнул как весьма существенное: — Гитлер приказал своим голово­резам сражаться до последнего патрона, до последнего солдата. Будьте к этому готовы.

Далее он сообщил: для выполнения последующей задачи в полку создаются две штурмовые группы. Одну из них возглавит капитан Смак. Кроме танков, в нее войдут разведчики капитана Чаадаева и автоматчики лейтенанта Ильина. Командир второй группы капитан Антонов, парторг, бывший командир танковой роты, сам изъявил желание выступить в такой роли. С этой группой пойдет и комсорг полка Владимир Мосяйкин. Общее руководство группами и координацию их дейст­вий командир полка поручил своему заместителю ма­йору Лодвикову.

С рассветом танковая рота лейтенанта Шкуро, дей­ствовавшая в составе первой штурмовой группы, дви­нулась вдоль мощенной мелкими каменными плитками узкой улицы. Две ее головные машины с ходу пробили высокую каменную стену забора, и в проломы во двор хлынули бойцы стрелковых подразделений, саперы, танковые десанты. Началось выживание фаустников из подвалов и верхних помещений.

Под ногами ощущаются странные толчки, земля мелко-мелко подрагивает. Чуть позже гвардейцы по­няли: под улицей проходит неглубокий тоннель метро­политена. Конечно, не от движения поездов вздрагива­ла брусчатка, а от грохотавшего яростного боя,— тонкий слой перекрытия не выдерживал, колебался, как при землетрясении.

По правой стороне улицы с группой автоматчиков бежит парторг полка Василий Иванович Антонов. Обычно спокойный и даже медлительный, в бою он преображается, становится неудержимым. Вот бросил в подвальное окно лимонку, сам на мгновение отпря­нул; грохнул в утробе здания взрыв, и повалил из оконца черный едкий дым. Танк, которому угрожал фаустник, рванулся вперед. Побежал, рыская взглядом по балконам и подвальным углублениям, и Антонов, с трудом поспевает за ним комсорг полка Владимир Мо­сяйкин — на этот раз он явно перегрузил себя боепри­пасами: гранаты в вещевом мешке, во всех карманах, висят гирляндами на ремне, автомат на груди и не­сколько- рожков к нему, тоже за поясом. Старший лейтенант воюет по мудрой пословице: «Любишь ка­таться— люби и саночки возить». Тяжелы, конечно, «саночки», зато как объявится фаустник или пулемет­чик, так есть чем утихомирить. Вообще комсорг был неравнодушен к «карманной артиллерии». Рассказы­вают, бывали случаи, когда он попадал гранатой в каску вражеского солдата. То есть это не значит, что он специально целился в эту каску, а уж так полу­чалось...

— Эх, гранат маловато взял,— сокрушается Петр Григорьев, вместе с Мосяйкиным перебегая улицу и завистливо оглядывая грозную экипировку комсорга.

Старший лейтенант неодобрительно смотрит на сер­жанта, однако «арсеналом» делится.

Куда-то пропал Антонов.

Недалеко хлопают мелкого калибра минометы, ря­дом взахлеб заливается автомат — Мосяйкин кинулся в пролом кирпичного забора и чуть не угодил под автоматную очередь. Упал у крыльца, ведущего в подъезд, приготовил гранату, да вовремя услышал крепкую ругань на украинском языке. Это «чистил» лестничные пролеты от фашистов усатый Юрченко, тучный «Тарас Бульба».

К полудню обстановка еще более осложнилась. Противник крепко навалился на штурмовые группы атакующего советского полка. Ни вперед вырваться, ни назад отойти, ни в подъезд вбежать — все ощети­нилось непреодолимым огнем.

Подполковник Ермоленко поставил свой танк в глу­бине невысокой арки и собрался перебежать на дру­гую сторону улицы. Там, в угрюмом, казарменного типа здании шел бой. И вдруг вздрогнул, словно судорогой пронизанный, массивный дом, стоявший перед казар­мой, и его уличная сторона с адским грохотом рухнула на мостовую. Улица на несколько минут оказалась в рыжей кирпичной мгле. А когда мгла немного очисти­лась, Ермоленко понял, что образовавшийся завал ни на танке, ни на своих двоих не преодолеешь. Он стал вызывать по рации Лодвикова, с трудом связался с ним и, уточнив обстановку, повел машину дворами, броней пробивая себе путь.

Тем временем в здании, похожем на казарму, про­должался бой. Гулко хлопали двери, со звоном сыпа­лись немногочисленные сохранившиеся оконные стекла, звуки автоматных очередей и взрывов гранат, не на­ходя выхода, закладывали уши. А когда на секунду - другую стрельба утихала, по лестницам разносились дробный перестук сапог, злые выкрики на русском и немецком языках.

...Бегло оглядев загроможденную битой мебелью комнату и убедившись, что гитлеровцев в ней не оста­лось, Владимир Мосяйкин, махнув рукой находившему­ся с ним старшине Василию Татарникову, выскочил за дверь. По длинному коридору, похожему на мрачный тоннель, бежали несколько гитлеровцев в черных мун­дирах. Комсорг опустился на колено и, не целясь, дал^: длинную очередь вдоль прохода. Сопровождаемый сто­нами и воплями раненых солдат, свалившихся на ка­менный пол коридора, Мосяйкин поспешил к ближай­шей лестничной площадке и лицом к лицу столкнулся с немецким офицером. Тот, воспользовавшись секунд­ным замешательством советского старшего лейтенанта, вышиб у него автомат и сильным ударом в грудь сва­лил с ног. К счастью, рядом оказался Татарников — в упор расстрелял вражеского офицера.

Автомат Мосяйкина валяется на лестничной пло­щадке, а ниже в опасной ситуации оказался пожилой боец из комендантского отделения Николай Григорье­вич Юрченко — как мог отбивался от наседавших на него трех гитлеровцев. И помочь нечем...

— Комсорг, лови свой автомат! — услышал стар­ший лейтенант голос Григорьева.

Оружие, описав дугу длиною в несколько лестнич­ных ступенек, ловко влетело в руки Мосяйкина, но помогать «Тарасу Бульбе» уже не надо было — усатый украинец обезоружил вражескую троицу и, прижав ее к стене, мучительно соображал, что же делать дальше.

— Ведь сбигты можуть, сбигты...—в растерянности говорил он, буравя немцев налитыми кровью глазами. Потом, решившись, гаркнул команду: — А ну марш вниз! Швыдче! Шне-е-ель!

В этот момент из дальней комнаты, куда еще не успели добраться Мосяйкин с Татарниковым, пулей вылетели шесть отстреливающихся фольксштурмовиков. За ними — что уж совсем поразило комсорга — выбежали командир полка Ермоленко и разведчик Георгий Чаадаев. Старшина Татарников, сообразив, какая опасность угрожает командиру, заступил ему дорогу, бросив безаппеляционно:

— Это опасно, товарищ подполковник! Мы сами!

Не впрок Ульяну Никитовичу ни просьбы подчинен­ных, ни суровые замечания и предупреждения комбри­га. Где самая горячая драчка, там и он.

С фольксштурмовиками покончили тут же, в кори­доре. Это взяли на себя Чаадаев, Мосяйкин и Татарни­ков. Помог им и парторг Антонов, явившийся вдруг откуда-то с верхнего этажа с группой автоматчиков.

Теперь все бросились вниз, надо закрыть проход в подвал — набьются туда оставшиеся гитлеровцы, труд­но будет выкурить. Взрыв гранаты, раздавшийся где- то сверху, сорвал с комсорга танкошлем. Обнажилась кровавая повязка на голове. Устоял Мосяйкин: прижав руку к голове, обожженной болью от незажившей и теперь потревоженной раны, последовал за остальными вниз, на первый этаж. На последней площадке зазве­нело оконное стекло, пули вжикнули над головами бе­гущих, впились в обшарпанную стену напротив. Фаши­стский автоматчик занял выгодную позицию. Но где?

Плотно прижавшись к стене возле окна, Владимир Мосяйкин заметил блеснувший за трубой котельной, стоявшей во дворе, огонек. Туда и пустил комсорг пару очередей из автомата. Дал длинную и прицель­ную очередь и присоединившийся к нему капитан Ан­тонов.

Каска гитлеровца, гремя, покатилась по крыше ко­тельной.

 

6

Сопротивление врага нарастало с каждым часом. Если в пригородах Берлина немецкие солдаты, защи­щавшие здания изнутри, под натиском наших воинов перемещались с этажа на этаж, то теперь, не обращая внимания на неудержимый натиск штурмующих, оста­вались на месте и дрались с отчаянием обреченных.

От огня фаустников, ставшего еще более плотным, выходили из строя танки.

Подполковник Ермоленко приказал Мосяйкину и Григорьеву уточнить положение роты Шкуро, так как связь с ней прервалась.

Выполняя приказ, комсорг и его напарник пробира­лись по дворам, узким проходам — улицы прострелива­лись насквозь. Вскоре увидели подбитый танк с номе­ром на башне 632. Это машина младшего лейтенанта Александра Ковтуна. В ней никого нет. Поодаль стоя­ли сгоревшие танки лейтенанта Ивана Иваненко и младшего лейтенанта Павла Борзых. Еще чуть дальше, метрах в ста, дымила машина старшего лейтенанта Григория Шкуро. Но она продолжала двигаться впе­ред. И только сделав три выстрела, остановилась — в нее угодил еще один фаустпатрон. Из башенного люка показалась голова командира роты и тут же ис­чезла. Ни Мосяйкин, ни Григорьев не видели, чтобы из горевшего танка кто-нибудь выскочил.

А фашисты не дают приблизиться к машине Шкуро, неистощимо бьют из автоматов, фаустпатронами. Мо­сяйкин и Григорьев нырнули в широкое разбитое окно какого-то помещения. Похоже, здесь был магазин. Перепрыгнув через трупы фашистов и разбитые ящи­ки, миновали помещение и очутились во дворе. Но и двор тоже простреливался вдоль и поперек. Сунулись в подвал и угодили в кучу тлевшей макулатуры. Сквозь дым заметили проблеск света в конце подвала, прошмыгнули через него и выскочили на какую-то лестничную площадку. Осмотрелись, прислушались.

— Во дворе немцы,— сказал Григорьев.— Что бу­дем делать, товарищ лейтенант?

— Тихо, Петро. В доме тоже немцы. Слышишь, гремят сапогами по лестнице?

Действительно, о чем-то переговариваясь, вниз спу­скались люди. Вот на второй площадке показались четверо военных в черных мундирах.

— Эсэсовцы! — вырвалось у сержанта.

Мосяйкин, отпрянув к стене, застрочил из автомата.

Гитлеровцы тут же дали ходу назад, вверх по лестни­це. Двое распластались на площадке.

— За мной! — крикнул комсорг.

Началась рискованная погоня. Двух эсэсовцев уни­чтожили на третьем этаже, а на балконе четвертого прихватили группу пьяных фаустников. В результате короткой перестрелки в живых остался один — плечис­тый верзила без головного убора, с широкой розовой плешью до затылка. Бросив оружие и дико озираясь, он занес ногу на металлическую решетку балкона, на­мереваясь, видимо, прыгнуть. Но оробел и, согнувшись дугой над перилами, что-то выкрикивал.

— Забери его, Петя,— сказал Мосяйкин, да побе­жали быстрее вниз. Надо доложить командиру.

Григорьев схватил фаустника за плечо, дернул на себя.

— Ком, ком! В Сибирь ком,— молвил он, потряхи­вая гитлеровца.

Реакция немца на такое приглашение оказалась совершенно неожиданной. Он перестал хныкать, лицо его перекосилось от ужаса.

— Сибирь — найн! Найн!—завопил он и рванулся из рук Григорьева.

Не успел сержант и глазом моргнуть, как фаустник грохнулся на мостовую. В руках Петра остался лишь сапог с широким, в виде раструба, голенищем.

— Ты полегче с Сибирью,— усмехнулся Мосяй­кин.— Они ее пуще пули боятся.

Бегом спустились вниз. Не рискуя появляться на улице, перемахнули через кирпичный забор в соседний двор. И тут же окрик:

— Хенде хох!

Это, не разобравшись, крикнул наш автоматчик.

— Извините, товарищ комсорг,— развел руками боец,— думал, фаустники лезут.

Командира полка старший лейтенант Мосяйкин на­шел около танка, стоявшего вплотную к стене большо­го здания с резными балконами. Рядом находились Жибрик и Лукин. Вид у всех — озабоченный, сумрач­ный. Ермоленко о чем-то докладывал начальнику по­литотдела. Комсорг услышал лишь слова:

— Надо выбрать другой маршрут...

В таком скверном настроении, как теперь, Ульяна Никитовича видели едва ли не впервые. Он был оза­дачен положением, в котором оказались танки полка. Да и доклад комсорга не порадовал его.

— Фаустника-то пристукнули? — спросил Мосяйкин у механика-водителя Тарифа Мухамедшина.

— Трех паразитов выловили, а нескольких, не по­желавших сдаться, автоматчики Ильина ухлопали.

— Где Демидов?

— Там, на перевязке.— Гариф указал на дверь подъезда.

Вскоре сюда подошел полковой разведчик Чаадаев, сообщил, что подбиты и сгорели танки Иваненко и Борзых. Почти все члены экипажей погибли. Ермолен­ко, выслушав, кивнул.

— Знаю, комсорг уже доложил.

Атака полка на Саарландштрассе сорвалась, и про­биться ему на Потсдамер-платц кратчайшим путем не удалось. Поэтому в дальнейшем танки пошли в обход. Каждый метр давался с величайшим трудом. Особенно тяжелый бой на пути к рейхстагу завязался за квар­талы между Беллевюштрассе и Тирпит Уфером.

— Это, наверное, последний и самый мощный обо­ронительный узел,— проговорил полковник Жибрик, на­блюдавший за боем штурмовой группы с лестничной площадки.

Начальник политотдела был прав. Тут гитлеровцы устроили несколько бетонных завалов, за них постави­ли противотанковые орудия и танки. Завалы прикры­вались большим количеством автоматчиков. На балко­нах домов, примыкавших к этому месту, гнездились фаустники.

Бой по преодолению этого узла обороны продол­жался почти сутки.

— Правый фланг продвинулся вперед,— отметил подполковник Ермоленко, подавая Жибрику свой би­нокль,— А что если наши разведчики выйдут в тыл, за перекресток, и оттуда ударят?

— Пробуй, Ульян Никитович. Ты тут командующий.

Получив задачу, старший лейтенант Василий Кры­лов повел своих разведчиков по дворам, подвалам, по каким-то подземным ходам. Наконец оказались в зда­нии, набитом фашистами. Стояло оно сразу же за бе­тонным завалом. Неожиданное появление и последо­вавшие затем дерзкие действия советских бойцов вызвали среди немцев замешательство. Разведчики не­умолчно строчили из автоматов, забрасывали лестнич­ные площадки и жилые комнаты гранатами. Защитники нижних этажей сумели скрыться, а многим из тех, кто обитал на этажах повыше, пришлось прыгать — около десятка таких, покалеченных при падении, лежали на мостовой. Несколько автоматчиков, стреляя из окон второго этажа, уничтожили два вражеских пулемет­ных расчета.

Впереди над крышами домов повисла ракета. Дали залп танки, застрочили автоматчики. Донеслось длин­ное, раскатистое «ура».

— Ульян Никитович,— растрогался вдруг полковник Жибрик,— слушай это «ура» сердцем своим. Может, оно последнее...

Бойцы стрелковых подразделений, действовавших вместе с танкистами и автоматчиками 106-го полка, хлынули к перекрестку улиц. Среди вырвавшихся впе­ред воинов бежал командир взвода коммунист лейте­нант Иван Манчинов.

— Вперед, ребята! — кричал он, потрясая автома­том.—Последний бросок! После-е-едни-и-й!..

Иван Кириллович Манчинов перед этой атакой по­лучил письмо от матери Анны Ивановны, долгое отсут­ствие которого наводило его на самые мрачные пред­положения. Ничего, все в порядке, живы-здоровы и мама, и жена молодая, ждут не дождутся своего Ванятку-ратника. Решил Иван с ответом не торопиться, напишет после падения рейхстага.

Мины и фаустпатроны рвались с бешеной часто­той, отыскивая в рядах атакующих все новые и новые жертвы. Лейтенант Манчинов, подбежав к одному из домов, полоснул из автомата вверх по балкону, и к его ногам с дребезжащим металлическим звуком грох­нулся немецкий пулемет. Еще бросок вперед, через мо­стовую, из камней которой вражеские пули высекали искры. Иван добежал до завала, перебросил свое гиб­кое тело через пролом, рванулся дальше и, резко вздрогнув, упал навзничь.

Через несколько минут над командиром взвода скло­нился его связной сержант Тихон Силин. Тело лейте­нанта Манчинова было иссечено несколькими пулями...

Бой между тем продолжался. Разведчики, послан­ные подполковником Ермоленко, как могли помогали атакующим. Когда кончились гранаты и патроны, сра­жались оружием врага. Василий Крылов, обнаружив «пантеру», направившую свою пушку в сторону при­ближавшихся к завалу советских танков, схватил ва­лявшийся под ногами фаустпатрон и выстрелом в упор поджег ее.

 

7

 

 До сердцевины фашистского логова — рейхстага ос­тавались считанные сотни метров. Но стягивавшиеся к нему немецкие войска о капитуляции пока не помы­шляли. По велению своего фюрера они намерены были сражаться до последнего солдата.

Теперь, приближаясь к рейхстагу, на один маршрут выходили несколько наших частей. И это понятно: заключительный аккорд в сатанинской музыке крово­пролитной войны хотелось сделать каждому.

Вместе со стрелковыми подразделениями успешно продвигались вперед по своему маршруту и танки под­полковника Цыганова. Вот к головной машине лейте­нанта Ашота Асрияна, вошедшей в горловину узкой улицы, подбежал молодой, с ухарскими замашками капитан — командир роты тридцатьчетверок.

— Пропустите нас вперед! — запальчиво потребовал он.— Мы идем к рейхстагу водружать знамя.

— Осторожнее, товарищ капитан,— предупредил его высунувшийся из люка Асриян.— Впереди фаустников — как муравьев в муравейнике. К тому же,— свел лейтенант брови,— и мы которые уже сутки пробива­емся именно к рейхстагу, а не к теще на блины. И в каждом танке имеем по два флага с той же целью. А коль так скоро поспешаете, то объезжайте другой улицей.

— Как вы со мной разговариваете, лейтенант! — возмутился командир тридцатьчетверок и будто слу­чайно расстегнул куртку, под которой блеснули два ордена Красной Звезды.

Мог бы расстегнуть свой комбинезон и Ашот Асри­ян, чтобы продемонстрировать слишком горячему ка­питану Золотую Звезду Героя, но не сделал этого, толь­ко сказал спокойно:

— Идите, товарищ капитан, к командиру бригады. Маршруты не я назначаю.

Капитан не стал искать комбрига. Он переместил роту на соседнюю улицу, построил ее в колонну по две машины и с красными флагами на направляющих танках, как на параде, двинул ее к рейхстагу. Но не прошли тридцатьчетверки и ста метров, как попали под сильный огонь фаустников, о которых не без осно­вания предупреждал лейтенант Асриян. В результате танки остановились и создали на улице пробку. При­шлось танкистам Цыганова растаскивать машины и оказывать помощь пострадавшим. Один только комсорг роты Евгений Тихомиров эвакуировал на своем танке шестнадцать раненых.

Чуть позже Асриян видел, как того самого капитана какой-то полковник отчитывал за лихачество.

Глубокой ночью, уже второго мая, при потрясаю­щем грохоте взрывов, пальбе орудий, беспрерывной трескотне автоматов и пулеметов, под освещенным бесчисленными пожарищами ночным небом Берлина бригада подошла к рейхстагу, который был взят совет­скими войсками еще утром первого мая. Сейчас здесь сопротивлялись лишь отдельные группы противника. А через полчаса по экипажам молнией пронеслось сооб­щение о том, что и это последнее сопротивление фа­шистов сломлено.

С трудом, но убедились наконец гвардейцы, что ти­таническая машина войны, которая около шести лет перемалывала миллионы человеческих жизней, остано­вилась. Невозможно описать то радостное, пьянящее возбуждение, которое овладело советскими воинами. Обнимали друг друга, целовались, слез не стеснялись и не сдерживали.

Кто-то сказал, что около рейхстага лежит труп Гит­лера, а возле него валяется автомат, из которого он якобы застрелился.

Несколько офицеров, и среди них Владимир Мосяй­кин и Николай Семин, пошли полюбопытствовать. Ни мертвого, ни живого фюрера, конечно, не увидели. За­то вблизи посмотрели на рейхстаг — стоит полуразру­шенный, весь черный, снарядами и пулями обезобра­женный, металлические каркасы выпирают, как обна­женные ребра. А на фронтоне развевается алое полотнище — Знамя Победы! Всюду толпятся востор­женные воины-победители — салютуют из автоматов, пистолетов, тискают друг друга в объятиях, фотогра­фируются. (Впрочем, в этот и последующие дни лико­вали и салютовали не только около рейхстага, но и по всему городу.) Многие, чем попало царапая стены и колонны, оставляли автографы.

Видит Семин: уперся в стену руками кряжистый пехотинец с саперной лопатой на боку, а на его плечах стоит другой, в распахнутой телогрейке и в хромовых сапогах, большим куском штукатурки старательно вы­водит какие-то слова. Семин молча следил за его рукой и наконец прочитал: «Мы из Ростова-на-Дону, с побе­дой кончили войну!».

— Коля,— ткнул под бок Семина Владимир Мосяй­кин,— приглядись-ка. Не узнаешь?

Как ни вглядывался Семин в человека, который пи­сал штукатуркой и на которого указал комсорг, но узнать не мог.

— Это же тот самый начальник переправы, который перебрасывал нас через Одер.

Семин даже отшатнулся.

— Да ты что! Он же погиб на том самом понтоне.

— И все-таки это он,— стоял на своем Мосяйкин.

Тут обернулся военный в телогрейке, спрыгнул с плеч пехотинца и, отряхивая с рук штукатурную пыль, пошел к офицерам, широко улыбаясь.

— А-а, танкисты! Рад видеть вас. С победой, как говорится!

Семин только руками развел:

— Товарищ майор, мы же вас еще на Одере оплакали.

— Поторопились, лейтенант, поторопились,— все так же улыбаясь, проговорил майор Богданов.— Я и сам думал, что на тот свет угодил. А вот не угодил! Чу­дом ухватился за полузатопленную ладью, чудом по­том и выкарабкался из-под нее, водички одерской на­глотался под завязку. Ну да все это неинтересно, Вы-то как?

Вопросы, ответы... Николай Семин с гордостью и уважением глядел на Василия Ивановича Богданова — на этого неутомимого и безотказного труженика вой­ны, дважды тяжело раненного, ощутившего на себе студеные воды Десны, Днепра, Немана, Одера, награ­жденного за боевые заслуги тремя орденами и два­дцатью медалями.

А стены и колонны рейхстага продолжают заполняться автографами победителей. Встав на плечи двух, разведчиков, штыком царапает строчку майор Урсов.

— Семен! Царапни и мою фамилию. «Бударин!»

Урсов спрыгнул на раскрошенную ступеньку и гла­зам своим не поверил: стоит перед ним бывший комис­сар 1-го танкового батальона бывшей 46-й бригады батальонный комиссар Герман Матвеевич Бударин, а сейчас — надо же! —полковник, командир, как тут же отрекомендовался он разведчику, 66-й гвардейской тан­ковой бригады.

— Объятия, поздравления...

А через пяток минут — еще встреча, не менее же­ланная и неожиданная: собственной персоной — быв­ший хирург 46-й танковой бригады, а ныне начальник 91-го эвакоприемника подполковник Николай Петрович Назаров.

— Вы какими путями-дорогами тут? — удивлялись танкисты.

Такими же, какими и вы,— фронтовыми! Где стоите?

— Тут рядышком, в Тиргартен-парке.

— А ну, друзья, к нам в гости,— повелительным тоном предложил Семен Урсов.— Однополчане будут рады вам.

Шли к Тиргартен-парку шумной раскованной гурь­бой.

— Вон у подполковника «Середы веселятся,— пока­зал Семин.— Завернем на минутку?

Завернули. У танка лейтенанта Евгения Тихомиро­ва — хохочущая толпа. На башне, навострив уши, си­дит тощая немецкая овчарка. На шее у нее — лента с множеством гитлеровских орденов и еще каких-то наградных знаков.

— Давай, давай! — крикнул кто-то.— Пусть еще что-нибудь изобразит.

— Адольф, ко мне! — приказал Тихомиров собаке, и та, осторожно спрыгнув с башни, приблизилась к своему «хозяину».

В награду за такой нехитрый «номер» пес получил кусочек хлеба.

— А теперь — на место! — подал лейтенант новую команду.

Овчарка, звеня орденами, вновь взобралась на башню.

— Гитлер капут!

Собака спрыгнула на надмоторный люк и легла ла­пами вверх. Всеобщий хохот...

— Все,— заявил Тихомиров.— Больше пока не отра­ботали. Концерт окончен.

Чуть дальше — иная картина. Походную кухню ок­ружили сотни две берлинцев— детишки, старики, на­пуганные женщины. Два повара в поте лица разливали черпаками густое варево. Каждый, получив свое, веж­ливо говорил «данке» и отходил в сторону.

Встреча ветеранов бригады прошла в оживленных, а большей частью горестных воспоминаниях о минув­ших боях и сражениях, о дорогих сердцу каждого лю­дях, кому не довелось увидеть светлого Дня Победы, но кто отдал за нее самое дорогое, что у них было,— жизнь.

 

8

 

Восьмого мая представители германского верховно­го командования подписали в Карлсхорсте акт о безо­говорочной капитуляции. В этот день в полках и от­дельных подразделениях бригады состоялись митинги. Просто, по-солдатски откровенно выражали свою ра­дость по поводу долгожданной, столь выстраданной победы многие офицеры и рядовые бойцы, даже те из них, кто на собраниях не умел или стеснялся сказать не­сколько фраз по обсуждаемой повестке. Да и то — «повестка» очень уж необычная, такая близкая сердцу каждого!

В 106-й танковый полк на митинг приехал Иван Васильевич Жибрик. Звонким, прерывающимся от вол­нения голосом он напомнил личному составу о замеча­тельном боевом пути, который привел 7-ю гвардейскую Краснознаменную, орденов Суворова и Красной Звез­ды, Новгородскую — а теперь и Берлинскую — тяжело­-танковую бригаду от Даугавпилса до самой столицы гитлеровской Германии.

— К великому нашему сожалению,— говорил на­чальник политотдела,— тот путь не был прямым, а значит, и кратчайшим. Но он стал победным, и это — главное. Пройдут годы, пройдут многие десятилетия, но не потускнеют в толще времени бессмертные подви­ги советского воина-освободителя, потому что над бла­годарной памятью народной время не властно.

Полковник Жибрик называл факты и цифры, харак­теризовавшие вклад бригады в общую победу над немецко-фашистскими захватчиками, в том числе в овладение советскими войсками Берлином. Правда «берлинские» цифры в речи начальника политотдела бы­ли весьма приблизительны, точных подсчетов штабы пока сделать не успели, а когда несколько позлее сдела­ют, то выглядеть они будут вот таким внушительным образом: при штурме Берлина гвардейцами бригады уничтожено тридцать восемь вражеских танков, трид­цать семь орудий разного калибра, до восьмисот солдат и офицеров, захвачено несколько эшелонов с танками, более восьми десятков исправных самолетов, освобо­ждено три концентрационных лагеря, в которых томи­лись советские люди и граждане других стран.

В заключение Иван Васильевич отдал должное мно­гим бойцам, командирам, политработникам, наиболее отличившимся в многочисленных схватках с врагом, назвал поименно каждого из двенадцати Героев Совет­ского Союза, выросших в бригаде.

После митинга состоялся парад. Дали трехкратный салют из всех танковых пушек и пулеметов и из стрел­кового оружия. Потом — торжественный обед. Хозяйст­венники вместе со своими поварами, конечно, постара­лись не ударить в грязь лицом! На обеде впервые прозвучала песня о бригаде, музыку которой на слова лейтенанта Николая Семина написал старшина из музвзвода Николай Солнцев:

Стальной гремящей лавиной

В борьбе с коричневой чумой

Прошли геройски до Берлина

Гвардейцы танковой, седьмой!

     У нашей бригады

Девиз боевой:

Любые преграды

Сметаем броней!

Росла в походах наша сила,

В палящий зной, буран шальной

Врага разили в лоб и с тыла

Гвардейцы танковой, седьмой!

У нашей бригады

Девиз боевой:

Фашистского гада

Раздавим броней!

И ярче радуги сияло

Ночное небо над Москвой —

Столица нам салютовала,

Гвардейцам танковой, седьмой!

У нашей бригады Девиз боевой:

Нет выше награды Отчизны родной!

 

Торжества по случаю победы продолжались до по­зднего вечера. Непросто было успокоить полк. Бойцы ликовали, как дети, палили вверх из всех видов  стрел­кового оружия. Четыре года ждали они этого дня. И каких четыре года!..

— Петр Нестерович,— обратился Ермоленко к сво­ему заместителю по политчасти,— прикажи прекратить салюты. А то этот фейерверк может унести жизнь какому-нибудь неосторожному победителю. Себя ведь не помнят!

Но ночь брала свое, шум постепенно стихал. Празд­ник входил в спокойное русло. Многие сели за письма. За первые послевоенные письма... Старшие лейтенанты Семин (сегодня его повысили в звании) и Мосяйкин (а комсорга полка повысили в должности — он стал по­мощником начальника политотдела бригады по комсо­мольской работе) тоже склонились над тетрадками. К ним подсел автоматчик Николай Юрченко, понаблю­дал, как строчат офицеры весточки родным, и, не вы­держав долгого молчания, проговорил:

— Демобилизуюсь я, товарищи командиры. Приеду домой и сразу — в поле. А там тишина-а...

— К ней, тишине-то, после военного грохота привы­кать придется,— отозвался Владимир Мосяйкин, не от­рываясь от письма.

— Привыкнем,— задумчиво произнес Юрченко.— Но и грохот не забудем — чтобы не допустить его повто­рения.

Комсомольский вожак бригады оторвался от письма, внимательно посмотрел на автоматчика:

— А из тебя, Николай Григорьевич, неплохой полит­работник получился бы,— улыбнулся он.

— Не-е,— замотал головой Юрченко.— Я — пахарь!

Прошла уже неделя, как установился мир. Не слыш­но более ни взрывов, ни залпов, никакой иной стрель­бы. Привыкнуть, действительно, трудно.

Однажды дежурный по полку передал приказание: «Старшему лейтенанту Семину явиться в штаб бригады».

— А ты здесь чего? — спросил Жибрик, заметив его.

— Вызвали,— ответил Николай.

— А, это насчет учебы,— вспомнил он.

 

9

 

Поезд с отправлявшимися на учебу, отпусниками и первыми демобилизованными из числа раненых и выздоравливающих тронулся на рассвете следующего дня. Медленно проплыл за незакрытыми дверями ваго­нов разрушенный перрон станции Эркнер.

Этот день обитателям теплушек показался самым долгим в их жизни — наверное, потому, что каждый очень уж торопился домой, в родные края. В головах пассажиров роились, не давая покоя, воспоминания. Если первые послевоенные дни прошли в незабываемых победных торжествах, митингах, горячих разговорах с боевыми товарищами, то теперь, оказавшись в ваго­нах, каждый еще и еще раз мысленно увидел себя в прожитом и пережитом за годы военного лихолетья. Конец войны как бы поставил этих опаленных боями людей перед чертой, за которой открывались волную­щие, влекущие своей новизной и необжитостью дали. Все, что было,— стало историей, которая никогда не уйдет из памяти. А будущее началось уже сегодня — и строить его им, солдатам Великой Отечественной.

Говорили о погибших так, будто они были живые и сейчас ехали вместе с ними. Говорили о своей счаст­ливой звезде, позволившей им выжить в беспощадной мясорубке. Суровые голоса прерывались шутками, сме­хом, легкомысленными переливами трофейных перла­мутровых аккордеонов.

Воинский эшелон пересек Польшу. Уже показались руины Бреста.

— Родная земля!..— взволнованно проговорил Ни­колай Шевченко.

Весь вагон столпился у раскрытых дверей. Через несколько минут, постепенно притормаживая, поезд остановился на станции. Фронтовики дружно высыпа­ли на перрон. Какое это счастье — стоять на родимой, свободной от оккупантов земле, спокойно дышать, дви­гаться, разговаривать, не опасаясь ни бомбежки, ни стрельбы, ни вражеских атак или контратак!

Вышли за разбитый, но уже слегка приглаженный вокзал. Там, на площади, толпа изрядная — военные, гражданские. В середине ее держал речь рослый, суро­вый на вид капитан с рядами орденов и медалей и на­шивками о ранениях на гимнастерке.

—...Исполним еще один долг перед Родиной! — гре­мел его голос.— А ну, вы, бывалые, подойдите бли­же,— махнул он рукой стоявшим в стороне на косты­лях худощавому старшине-пехотинцу и пожилому тан­кисту и, когда те подошли, продолжал: — Товарищи боевые побратимы! Мы стоим на нашей родной земле. Четыре года сражались, освобождая ее. Четьире года' хозяйничали на ней фашистские бандиты. Сколько же осталось лежать в ней наших добрых молодцев!

— Теперича еще пуще будем беречь нашу кормилицу-поилицу! — растроганно, хриплым голосом произнес старшина-пехотинец и потряс костылем над головой.

Капитан, обведя глазами окружавших его людей, остановил взгляд на рослом черноволосом сержанте – артиллеристе с Золотой Звездой Героя Советского Сою­за на груди. Шагнул к нему:

— На, читай, добрый молодец! Читай, чтоб вся на­ша великая страна услышала слова фронтовиков. Мы тут сообща в вагоне писали.

Он вынул из кармана гимнастерки несколько лист­ков, передал их Герою и попросил, обращаясь к толпе:

— Тихо, братцы, тихо!

Сержант-артиллерист взял в левую руку бумажку (правая была перевязана) и начал читать:

 

КЛЯТВА НА ВЕРНОСТЬ РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

 

Земля наша Советская, родная,

Подаренная светлым Октябрем,

Ты награждаешь щедро урожаем,

Кормилицею входишь в каждый дом.

 Тебя, нашу исконную, святую,

Вдруг захотели недруги отнять,

Зеленый луг и ниву золотую

Тупыми сапогами растоптать.

Мы, как один, стеною смело встали.

Детей твоих немало полегло...

Но, истекая кровью, защищали

Мы каждый холмик, хутор и село.

Клянемся — о земля родная, слушай! 

— Испытанною верностью своей,

Что больше враг покоя не нарушит

Твоих, живых и павших, сыновей!

Клянемся!

Клянемся!

Клянемся!

 

Трижды разноголосо, но торжественно повторили все присутствовавшие последние слова стихотворной клят­вы, а потом стихийно взлетел над площадью «Интер­национал».

И снова застучал по рельсам воинский эшелон. Дол­го молчали под впечатлением только что стихийно со­стоявшегося своеобразного митинга.

— Этот капитан — из нашей дивизии,— сказал один из отпускников, лейтенант с обоженным лицом.— Толь­ко фамилию не припомню. В сорок первом дрался в Брестской крепости. Сказывал, на учебу в Москву едет.

Оживление в вагонах с каждым километром нарас­тает. Многие часами не отходят от открытых дверей теплушек. Вырывается на простор мощное, бога­тырское:

 

Широка страна моя родная!..

 

А из другого вагона:

 

Через горы, реки и долины,

Сквозь пургу, огонь и черный дым

Мы вели машины,

Объезжая мины,

По путям-дорогам фронтовым...

 

Чем дальше удаляется эшелон победителей в глубь страны, тем шире и ярче раскрывается красота и не­повторимость родной природы. О ней не надо ни гово­рить, ни, тем более, кричать. Она сама заявляет о се­бе лучше всяких человеческих слов. Как, например, вот эта белая береза или вон тот куст орешника, ко­торые словно и не стоят на земле, а как бы — в полете, как бы — в вечном движении.

Вдруг пробрызнул легкий навесной дождик, покро­пил траву, потом снова выглянуло солнце, и каждая травинка, каждый кустик засияли, засверкали.

А какое легкое и грациозное движение облаков — лебединым можно назвать его…